Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]
— Сняли нас с эшелона и повели сюда. А что мы плохого сделали?
Первое, что пришло в голову Баландину: куда с такими «переводчиками» являться? Немцы примут за самозванца и даже не выслушают. И все же стал объяснять солдатам: нужны люди, знающие немецкий. Он, чрезвычайный курьер, едет с поручением товарища Ленина. Если у солдат есть хоть капля революционной совести…
Один из задержанных, начиная наконец понимать, в чем дело, веселеет:
— Совесть-то у нас есть. Но кроме еврейского и русского языка, никаких других не знаем! Ей-богу, не знаем.
— Как же быть? Вот чертовщина!
…Чем дальше от Луги, тем поезд идет медленней. На каждом полустанке задержки. Дорога однопутная. А встречные эшелоны рвутся напролом. Здесь хозяева уже не железнодорожники, а те, что стоят с пулеметами на паровозах.
— Как продвигается наш курьер? — Владимир Ильич требует точного доклада.
Вечером на стол Ленина ложится телеграмма: Поезд «Б № 401» с курьером в 18 часов 52 минуты проследовал станцию Серебрянка.
— Медленно. Принять меры! Требовать беспрепятственного продвижения!
Около восьми часов вечера экстренный с курьером прибыл на станцию Струги-Белые. Здесь Баландин узнал, что русские войска только что оставили Псков. Командование Северным фронтом следует с войсками. Оно находится в Торошино и пытается организовать оборону на новом рубеже. Штаб 12-й армии — здесь, на станции Струги-Белые.
— А нет ли здесь товарища Нахимсона?
Баландин знал, что Семен Михайлович Нахимсон, давний большевик-подпольщик, был эмигрантом, учился в Берне, владеет языками, он член ВЦИК, возглавляет исполком солдатских депутатов 12-й армии.
К счастью, Нахимсон оказался в Стругах-Белых. Баландин, найдя его, рассказал о том, что решено в Питере, о своей миссии и затруднении с солдатами-«переводчиками», приведенными Приходько.
— Ну и курьез! — рассмеялся Нахимсон. — Я поеду с вами.
Солдат тотчас отпустили.
Около девяти часов вечера поезд достиг станции Торошино. Тут встретился главком Северного фронта Позерн.
— Войска продолжают отступать. Петроград безусловно в опасности, — сказал главком. — Подписание мира — спасение для столицы.
Он предупредил, что дальше можно следовать только на лошадях, ибо железнодорожный мост на станции Торошино взорван.
Баландин и Нахимсон достали лошадей, розвальни и двинулись дальше.
«Ни минуты промедления!» Но что поделать, если все дороги забиты войсками. Они бросают все на своем пути — артиллерию, пулеметы, лошадей.
От Торошино до Пскова всего восемнадцать километров. Но ехать пришлось всю ночь. В Псков добрались на рассвете, около 8–9 часов утра.
На центральной площади стоял немецкий регулировщик. Нахимсон спросил, как найти старшего воинского начальника. Солдат безучастно ответил:
— Ищите у вокзала.
Старшим воинским начальником оказался командир батальона. Минувшим вечером он первым вошел в Псков. Нахимсон прочел, переводя на немецкий, удостоверение Баландина. Услышав имя Ленина, командир батальона воскликнул:
— О, о!
Трудно было понять, что это означало. Но всем своим поведением немецкий офицер выказал удовольствие, что оказался в роли человека, неожиданно причастного к межгосударственным делам. Офицер пригласил курьера и переводчика сесть.
— Мы уполномочены передать наш пакет германскому воинскому чину в ранге не менее чем командующий армией, — на ходу сочинял Баландин. — При этом мы должны получить его согласие и обязательство самым срочным образом доставить послание Советского правительства в Берлин.
Баландин говорил медленно, выбирая слова, которые могли звучать достаточно дипломатично. Нахимсон последовательно переводил, придавая своей речи на немецком еще более дипломатические оттенки.
Подумав, немецкий офицер ответил:
— Вы отправитесь в Режицу к командиру корпуса. Если он сочтет необходимым, вы поедете дальше. Железнодорожный путь во многих местах взорван… Так вот, лучше ехать на автомобиле. Я позабочусь об этом. Полагаю, часа через полтора вы сможете продолжить свои обязанности. А сейчас не желаете ли выпить со мной по чашке кофе?
Немецкий офицер явно хотел произвести впечатление на «красных».
Курьер и переводчик приняли приглашение. Прошли в другую комнату. Нахимсон занял место рядом с командиром батальона. Соседом Баландина оказался другой немецкий офицер. Как выяснилось, он знает русский.
— В вашем пакете согласие большевиков подписать с нами мир? Так вот, никакого мира! Мы почти у стен Петрограда. Было бы безумием, если бы из Берлина нам приказали остановиться, — сказал сосед Баландина.
— Господин офицер, слава богу, что вы не служите в дипломатическом ведомстве, — сдержанно отозвался Баландин.
— Да, я военный… С кем мир? С нарушителями прав и законов?!
— Как военный, вы должны понимать, что мир нужен вам не менее, чем нам. Сегодня вы имеете возможность наступать. А почему, собственно? Не потому ли, что наши бывшие союзники на Западе ждут, чтобы мы вцепились друг в друга: Германия и большевистская Россия. Чтобы потом прийти и навязать всем свою волю. Без мира с Россией Германии никак нельзя. Я так понимаю. А насчет «нарушителей законов» — что вам сказать? Мы привыкли к таким словам. «Медведи, волкоподобные существа с кинжалами в зубах» — не такими ли нас рисуют? Так вот, скажу вам по секрету: один такой экземпляр перед вами, здесь.
Немецкий офицер сделал гримасу.
— Да, да, здесь! Он разговаривает с вашим командиром. Товарищ Нахимсон — большевик с многолетним партийным стажем. За революционную работу в армии он был в свое время приговорен очень усердными охранителями законов — русскими жандармами — к смертной казни. Правда, заочно, ибо изловить его не успели. Он бежал за границу. Голодал. Читал Маркса и Гете. Между прочим, у него диплом доктора наук.
— Большевик — доктор наук?! того немецкий лейтенант понять никак не мог.
Беседу прервал дежурный офицер. Он сообщил командиру батальона, что пришел какой-то русский генерал, просит принять его.
— Пусть войдет.
В дверях показался генерал в полной парадной форме. Став во фрунт, он без промедления, торжественно возгласил:
— В лице господина командира батальона приветствую кайзера Вильгельма и всю немецкую армию, как спасителей России от большевистских захватчиков. Мы уверены, что победители несут в Россию закон, право, справедливость. А потому нижайшее заверение в поддержке со стороны русского офицерства…
Но тут генерал заметил, что за столом сидят не только немцы. «Кто такие?» — недоумение отразилось на лице генерала.
— Я понял вас, — ответно кивнул немецкий офицер. — Но сейчас, господин генерал, я занят с представителями большевистского правительства из Петербурга…
Генерал, не дослушав, пулей выскочил за дверь.
…В Режицу приехали вечером в сопровождении немецкого офицера и солдата. Аудиенция у командира корпуса. И снова в путь. Утром 26 февраля — Двинск. Пакеты вручены командующему армией. Он тут же отправил их в Берлин.
Утром 27 февраля пришел ответ. И снова — в путь. Теперь — в обратный.
На станции Остров Баландин и Нахимсон встретили советскую дипломатическую делегацию, направляющуюся в Брест-Литовск. Чичерин, Петровский, Карахан… Значит, все в порядке! Значит, Берлин получил и радиосообщение, и официальный документ за подписью Ленина. Мир, долгожданный мир близок!
Г. В. Чичерин расспрашивал Нахимсона и Баландина, как передали они пакет, что видели на пути до Двинска.
Снова экстренный поезд. Станция Торошино… Луга… Здесь Баландин и Нахимсон расстались.
Утром 1 марта Василий Баландин был уже в Смольном.
— Задание выполнено! — доложил он главковерху Крыленко.
Два дня спустя Чичерин поставил в Бресте подпись под мирным договором с Германией.
Вспоминая февральско-мартовские дни 1918 года, Георгий Васильевич Чичерин писал, что «Советское правительство сознательно шло на тяжелые испытания… зная, что рабоче-крестьянская революция будет сильнее империализма и что передышка означает путь к победе». Так и произошло.
Дмитрий П. Коротков
С белым флагом через линию фронта
Как только было сброшено Временное правительство, я, в недавнем прошлом рядовой царской армии, пробрался в Петроград, откуда Революционный комитет направил меня в Кронштадт, в распоряжение штаба Балтийского флота, а оттуда на корабль «Народоволец», который стоял на охране города и крепости. Так началась моя служба на флоте.
Как-то поехал я в Петроград навестить мать, которую видел редко и которой вез буханку белого хлеба. Невиданная в то время роскошь! Ведь и черного хлеба давали тогда по четвертушке или полфунта, да еще к ржаной муке примешивали всякое. Мать работала в Смольном уборщицей в столовой и рассказала о привезенном хлебе своей заведующей. И вот обе женщины, знавшие о скудном питании не только народных комиссаров, но и самого Владимира Ильича Ленина, решили эту буханку отдать в столовую.
